Что именно ощущала в тот момент, по­мню смутно. Проходя все эти тренинги по развитию личности, свои дневники удалила или сожгла - только вперёд, к новой себе. Поэтому шпаргалок не осталось. Хотя писать с недавнего времени стараюсь много.

Помню направленный одновременно в разные стороны, безумный взгляд Андрея. Стекающую изо рта слюну, падающую под ярким светом в коридоре прямиком на мой чемодан. Наш друг не давал вый­ти из его только что отремонтированной квартиры на окраине Нью‑Йорка:

- Зачем ты это делаешь? Тебе что, здесь негде спать?

А потом с капризными ребяческими нотками:

- Я вас просто не выпущу! Не хочу оставаться один!

Помню, как глыба мощного тела Андрея падала рядом с дверью, как он хватал свою подружку Лорену за ноги, валил, брал за горло. Как я прыгала вокруг них: «Ну не деритесь».

За пару часов до этого мы втроём баловались спиритическим сеансом, предварительно выпив пару бутылок виски. В молодого человека словно бы вселялись бесы и демоны и разговаривали с нами (выглядел он при этом так же: взгляд, слюна). Бесы говорили, что я красивая, буду всю долгую жизнь счастливой и здоровой, стану поздней мамой мальчика и девочки, очень мной любимых. Мальчика назову в честь первого мужа, видимо, подразумевался и второй супруг. Что писателем мне не быть, зато есть все шансы стать президентом своей страны. Ещё демон спрашивал, нравится ли мне Андрей как мужчина. Предупредительно на английском, чтобы и Лорена понимала. Наверное, нравился - на вопрос духа я отшутилась.

Хотя единственный вопрос, который я задала сама: не будет ли в России вой­ны или революции в ближайшие десять лет. Сказали, что нет. Только потом, в 2038 году, но лично на моей жизни это не скажется.

На тот момент я уже ушла с работы в мегакрутой корпорации, много путешествовала и читала, хотела писать книгу о личностном развитии и росте. Непривычно считала и тщательно планировала расходы. Комфорту, как в былые студенческие годы, предпочитала­ свободу и общение со странноватыми товарищами. Почти все­гда это выливалось во что‑нибудь не­безопасное и смешное.

В этот раз остановилась у старых приятелей на несколько дней по пути на фестиваль голографического коучинга в Перу. Всё шло хорошо, пока Андрей не проснулся среди ночи и не стал ползать по квартире, вереща на непонятном языке. Лорена говорила, что это нормально, он скоро уснёт. Сама нетерпеливо собиралась к какому‑то другому любовнику на ночь. Я решила, что тоже, пожалуй, пойду. Чемодан был собран, только бросила в него недочитанную книгу, селфи‑палку, зарядку для телефона и туфли, которые забрала в тот день из ремонта рядом с их домом. Проверила, на месте ли телефон и пас­порт. Накинула прямо на пижаму висящую у входа кожаную куртку и влезла в разношенные удобные лоферы.

Похоже, Лорена уходила в ночь не первый раз, может, это и было причиной мистического помешательства нашего общего друга. Стояли с ней вдвоём у входа в подъезд, громко шумел дождь. Девушка говорила, что завтра же соберёт вещи - терпеть это больше невозможно. Она вызывала такси, а я бронировала дешёвый отельчик рядом с аэропортом.

Меня высадили на противоположной окраине города, Куинс, ближе к аэропорту имени Джона Кеннеди. Обходила лужи, катила за собой чемодан, старалась не вдыхать глубоко запах улицы (серы и тухлых яиц). Искала вывеску отеля «Биг эппл вьюс». В Нью‑Йорке всюду пахло неприятно, и везде по‑разному. Район города можно было определять по типу вони на улицах.

Справа от меня, по­чти задевая штанину сине‑бежевой пижамы, пробежала огромная крыса. Они мне уже встречались на улицах или в метро. Но не ночью и не так близко. Я остолбенела. С другой стороны дороги выскочила машина и сбила меня. Помню яркий свет фар за секунду до смерти.



***

Дальше я много и бесцельно бродила по улицам города. В общем‑то, ничего нового. Поначалу не хватало айфона - проверять, сколько тысяч шагов прошла, калорий сожгла, какую ещё еду можно се­го­дня съесть, чтобы не растолстеть. Только теперь усталости и голода не чувствовала. Да и деление на дни стало весьма условным, потому что я не спала. И запахов не было (что в Нью‑Йорке большой плюс). Ещё ино­гда хотелось пролистать ленту фейсбука: узнать, чем там сейчас кто занят. Особенно этот, мой бывший.

Пыталась заговорить с людьми. Сначала с водителем сбившей меня машины, перепуганным мексиканцем на старом фургоне. Потом со всеми подряд: ночными наркоманами, продавцами сувениров, защищающими права китайцев манифестантами, бегущими на обед офисными работниками, туристами всех мастей. Ничего не получалось.

В первый же день отправилась к квартире Андрея. Тут ждал облом, потому что ни такси, ни другими видами транспорта воспользоваться не удавалось. Они мчались - я оставалась. Изучила все острова и пешеходные мосты города. Но ничего, справилась. А вот Андрей меня так и не увидел. Впрочем, я и не заметила вокруг него других демонов или бесов, помимо себя. Зато Лорена благополучно вернулась домой. Даже вполне в русском духе, хоть и итальянка, по­чти каждый вечер готовила ужины (она так нигде и не работала). Ждала благоверного с нелёгкой службы в инвестиционном банке.

А я стала шататься по те­атральным премь­ерам, закрытым вечеринкам и роскошным приёмам. Многих вокруг я по­мнила по виденным ранее фильмам, журналам и аккаунтам Инстаграма (без фильтров узнавала знаменитостей с трудом). Обсуждения пластических операций, яхт‑туров, рекламных контрактов, диет и, о боже мой, духовности и медитаций быстро наскучили. На одном из русских гала‑ужинов (потянуло к родному) услы­шала перешёптывания трёх девушек в мою сторону «Вот она, там стоит, Маша Лалалэй». Одна из трёх девиц, в мешковатом желтом платье, даже надела очки, чтобы получше рассмотреть.

Вначале подумала: они смотрят на меня, потом обернулась - недалеко стояла известная певица моего детства. Опухшее от алкоголя или ботокса лицо, взгляд русской барыни‑самодурки из прошлых веков, длинные обесцвеченные кудряшки и сильно контрастирующая с лицом стройная фигура. Красное бархатное платье с декольте. Показалось, что она томно взглянула и отправила воздушный поцелуйчик именно мне. В сердце что‑то ёкнуло. А нет, это она позировала для селфи девушки рядом. Тут нарисовалась такая же барыня‑боярыня с надутыми губами, только мощная и с забранными в шишку рыжими волосами. Подхватила певицу за локоток и, волнуясь, куда‑то её увела. Скукота.

Заходила я и в головной офис ООН. Думала, может, разузнаю пока причины глобальных конфликтов и мирового дисбаланса, способы, как всё это разрулить. Только и там разговоры не особенно отличались от услы­шанного на гламурных нью‑йоркских вечеринках. Драмкружок, кружок по фото, бонусы, начисления на жильё, транспорт, компенсации ежегодных перелётов в родные края. Из наиболее глобальных обсуждений - в каких бы ещё странах найти бюджеты для проведения своих прекрасных конференций. Задумала заглянуть и в Белый дом в Вашингтоне. Хотя это было далековато, а единственный способ передвижения стал теперь - пешком.

Натыкалась и на спиритические салоны. Каждый раз волновалась, особенно во время сеансов. Как‑то попала к русскоязычной провидице Дарье. Очередь в её старом тёмном подъезде посетители занимали с глубокой ночи. Даже я ощутила некий трепет. Мадам оказалась дородной таджикской бабушкой лет шестидесяти пяти, с чёрными очами и вороными кудрями, разбросанными по плечам. Говорила печально и томно, как будто из самой утробы. Чем‑то напоминала Кобзона. Но тоже без толку - ни она, ни другие ясновидящие меня не видели.

Вспо­мнила, что призраков чувствуют собаки. Может, они что‑то и ощущали, смотрели внимательно, даже лаяли. Только кто их разберёт - мне это или просто куда‑то вдаль. Да и не думаю, что общение с собаками как‑то бы меня облагородило.

Нью‑Йорк я и раньше не любила. А тут и вовсе стала часто ругаться, как же это меня угораздило попасть под машину именно тут. На улицах и небоскрёбы не везде увидишь (первые‑то этажи - старьё старьём, пока не задерёшь голову, не поймёшь, где ты). Разные природные радости только расстраивали. Не опустишь уже никуда свои утомившиеся ножки, которые и не уставали, не почувствуешь влажную травку или тёплый песочек, про море уж вообще молчу. Хотя шастать так по родному городу и видеть горюющих родителей было бы, наверное, тяжелее. И уж точно я прекрасно обходилась без созерцания любви всей своей жизни с его новой пассией.

Тут мне опять встретилась Маша Лалалэй. На улице, у окошка французской кофейни с круассанами. Я как раз пыталась представить аромат свежей выпечки и кофе в пасмурное утро. Женщина опять томно посмотрела на меня и словно бы сложила губы в поцелуйчик (оказалось, это у неё просто такое строение губ, видимо, после операции). Сказала мне на чистом русском: «Что, мой ангел, ты опять тут?».



Я привычно стала смотреть по сторонам, никого не увидела. Похоже, она говорила со мной, хотя дама была подшофе, может, видела что‑то своё.

- Делаешь вид, что не слышишь меня? Тут хреновые круассаны, кстати.

Не веря в возможность происходящего, но боясь обидеть, я осторожно спросила:

- Вы меня видите? Слышите?

- Ну конечно, я же ещё не совсем того,- певица вульгарно хихикнула.- Пойдём ко мне пить вино, я тут рядом живу.

Такие предложения в последнее время звучали нечасто, точнее, вообще в мой адрес ничего не звучало. К тому же, в детстве в моей комнате даже висел постер с её изображением, вырванный из журнала «Кул‑герл». Почему‑то в том нежном возрасте меня очень интересовало всё связанное с этой певицей и её жизнью.

Так я стала жить у госпожи Лалалэй. Она обитала в небольшой, но полной воздуха квартирке на высоком этаже стек­лянного дома рядом с Тайм‑сквер на Манхэттене. Я любила подолгу смотреть в большие панорамные окна. В них, как на полотне экспрессивного художника, звучала сила света и цветов футуристических небоскрёбов Нью‑Йорка. На русских тусовках я слышала, что этой недвижимостью от неё и дочери откупился многолетний любовник, какой‑то крупный российский чиновник. О его амурах узнала супруга и поставила жёсткое условие прекратить таковые (а на супругу была записана большая часть имущества Ромео). Сама певица рассказывала мне какую‑то другую историю про таинственного мужа из другой страны. Но в общем‑то это было не моё дело.

Маша оказалась доброй, хотя и стеснялась этого. Делала всё, чтобы я чувствовала себя как дома и не переживала из‑за своего необычного состояния. Иногда даже разрешала ненадолго вселяться в своё тело, чтобы я могла тоже ощутить радость от еды или отдыха. Конечно, мы договорились, что все наеденные калории я сама же и отрабатывала в тренажёрном зале на крыше дома. Оказалось, женщина часто видела духов в детстве, поэтому по­чти не удивилась мне. Но почему‑то разговоры о тех привидениях не поддерживала и даже пресекала.

Жили мы неплохо, со временем я даже к ней привязалась. Только Маша постоянно пила - днём, ночью, на мероприятиях. Любила красное вино. А ещё смотрела по ТВ все ток‑шоу, отборы талантов, расследования из жизни звёзд и сборные концерты («Здравствуй, песня года!») Оставшееся время было посвящено бесконечным спорам на форумах и в социальных сетях (под псевдонимом): кто с кем ко­гда переспал, у кого был на подпевках и подтанцовках. Потом мне слово в слово пересказывались самые интересные моменты из телепрограмм и дискуссий в Интернете.

У Маши была взрослая дочь, училась где‑то в Англии, они несколько лет назад поссорились и не разговаривали. Подруга не углублялась в детали, почему. Раз в месяц Лалалэй получала деньги от отца девочки и переводила ей какую‑то часть. На этом общение с близкими заканчивалось. С сёстрами она тоже переругалась, а родители уже умерли. Про родителей Маша как‑то рассказывала, в своём стиле, совсем без деталей. Но много плакала. В её детстве они с мамой пережили долгую болезнь и смерть отца, а потом и мама сразу же ушла. Очень хотелось в такие моменты сильно обнять Машу, но я не могла.

Ещё она испытывала страсть к одежде. Такого разнообразия брендовых платьев, туфель, джинсов, футболок, курточек я не видела больше ни у кого. Маша их любовно перебирала и по­чти ничего не носила. Из дома она выходила редко, в основном на русские тусовки или по магазинам, пару раз вела какие‑то свадьбы у нашей диаспоры. Всё остальное время было безгранично уделено мне, точнее, я была в безраздельном владении госпожи Лалалэй.

Чтобы не сойти с ума, вселяясь теперь в её тело, я включала ноут и начинала печатать обо всём вокруг. Представляете, у меня всего пара‑тройка часов, а я вместо ужина с любимой белой рыбкой, бокалом «Шардоне» и арбузным сорбетом, или горячей ванны, или быстрой интрижки с прохожим на улице - пишу.

Подруга со временем эту фишку просекла. Точнее, я сама намекнула. Заметки были, в основном, про неё. И вот Маша начала их читать. Такой взбешённой эту женщину я ещё не видела. Я долго сомневалась, стоит ли показывать, но почему‑то не смогла иначе. Она в тот день кричала, материлась, говорила, чтобы я не подходила, запустила в меня бутылкой, проревела: «Пошла на…». Ну, в общем‑то, я так и сделала.

Ушла. О, этот воздух свободы! Масштаб! Красота! Сколько я всего обошла, наслаждаясь теперь каждой улицей, мюзиклом, видами строи­тель­­­ных полей, трущоб, прикольными русскими магазинчиками в привокзальном стиле под мостом на Брайтон Бич. Наткнулась на поселение йогов далеко за городом. Жители Нью‑Йорка туда выезжали на выходные, чтобы за стои­мость отдыха в пятизвёздочных отелях спать в палатках, готовить и мыть посуду, полоть огород, заниматься йогой и медитацией с уже про­светлёнными жителями деревни. Видела рабочих, живущих по двена­­­дцать человек в комнате. Заглядывала ино­гда и на светские тусовки, но быстро уходила.

Даже дошла‑таки до Белого дома в Вашингтоне, но там ничего интересного - поверьте, скукотища. Хотя рядом было много музеев. Почти прослезилась у стенда про Сталина и парад на Красной площади в Музее шпионажа. Соскучилась по России, могла бы физически, заплакала. Заходила в наше посольство, но там тоже было всё как‑то неинтересно: живут как в большой деревне, каждый друг друга знает, вся жизнь на виду. Была бы со мной Маша, я бы хоть борща там поела, а так…

Кстати, меня стал видеть один чёрный бомж на Дюпон‑сёркл. Он по­чти каждый день лежал на круг­лом газоне у фонтана в белой футболке и носочках. Недалеко была благотворительная прачечная, бесплатная социальная столовая тоже рядом. Только он, по‑моему, не просёк, что я призрак. Даже моя пижама его не смущала. Одним ранним утром, наконец, обратился ко мне: «Гив ми бакс!» Ко­гда я стала оглядываться, чтобы убедиться, что это он мне и вокруг больше никого, добавил поучительно: «Ай эм прауд, хангри энд американ!»

В целом, хороший городок этот Вашингтон, кукольный. Невысокие домики‑таунхаусы, всё утопало в цветах. Но со временем начала испытывать острую тоску по Маше. Как она там? Может, не стоило мне так? Может, она во мне только и нашла родственную душу? И что я всё лезу к людям со своей правдой? Кому она вообще нужна? Маша‑то была ко мне очень добра, хоть и надоедала, конечно, порой страшно.



В общем, вернулась в Нью‑Йорк, пошла к Маше. Её не узнать. Коротко постриглась, элегантно одевается, не пьёт (вообще!), никаких социальных сетей. Даже с дочерью своей созванивается ежедневно по Скайпу. Учит английский, через день ходит работать волонтёром в социальный приют. Подружилась там с главным врачом, крупным, располагающим к себе итальянцем. После работы долго гуляют и разговаривают о Боге и фильмах, ходят вместе в караоке‑клуб. По‑моему, что‑то у них там назревает.

Только меня она больше не видит и не слышит. Может, Маша могла общаться с потусторонним, только хорошо выпив? Но любить - значит отпускать, как она сама ко­гда‑то пела. Я за них очень рада. Жаль только, не успела ей сказать, может, я как‑то была связана с её мамой, так рано ушедшей? Или это даже была я? Почему‑то мне так почувствовалось ещё с самого начала. А теперь я в этом по­чти уверена.

Вообще чувствую, что скоро надо будет уходить Туда. Куда не знаю, ко­гда тоже. Но что поняла из своих скитаний: такого, чтобы вдруг снизошло озарение и всё стало понятно, не будет нико­гда. Чтобы тебе рассказали единственную истину, зачем и почему, что именно от тебя требуется сейчас. Делаешь каждый раз то, что кажется правильным, не идёшь против души в маленьких и больших вещах, учишься думать о других. И, может, в этот самый момент позволяешь мирозданию делать что‑то важное твоими руками.

На одном из тренингов, которые я проходила (очень дорогом), было упражнение: представить, что се­го­дня день твоего 85‑летия, задуть свечки на торте и рассказать, как и с кем ты справляешь эту дату, как прошла твоя жизнь. Столько было историй, я плакала по­чти на каждом рассказе других! Но ко­гда пришла моя очередь, почему‑то без единой слезы поведала о всей прошедшей и будущей вплоть до 85‑летия жизни. Как будто ни одной скрытой обиды или боли уже не осталось (похоже, надо их немного держать про запас, если хочешь ещё пожить). В конце надо было оставить видеосообщение маме, папе и Богу. С посланиями родителям всё тоже прошло спокойно, а вот как дошло до Бога: «У меня‑то всё хорошо, спасибо. Но почему в мире столько несправедливостей и несчастий? Почему столько страданий?» И, наконец, заплакала. Вот, скоро смогу спросить, надеюсь. А, может, и нет.

*********

P. S. Дорогая моя, ты меня больше не видела, но я могу в тебя вселяться, пока ты спишь, ты уж прости. Очень надо было всё дописать, мне скоро пора. Если с тобой всё ОК, опуб­ликуй, пожалуйста. Ты же всех знаешь. Хотя если тебя что‑то в рассказе обижает, не печатай. Но я имена изменила. И ты большая молодец - горжусь тобой.

P. P. S. Это уже не для печати, но позвони тому моему бывшему, я показывала тебе профайл в Фейсбуке. Скажи, что я его типа прощаю и всё такое, пусть будет счастлив. И родителям моим этот рассказ перешли, пожалуйста. Я их очень люб­лю.